Рассказывают, что Исхак Мосульский [315] говорил: «Однажды вечером я вышел от аль-Мамума, направляясь домой, и меня стеснило желание помочиться, и я направился в переулок и встал помочиться, боясь, что мне что-нибудь повредит, если я присяду около стен. И я увидел какой-то предмет, подвешенный к дому, и потрогал его, чтобы узнать, что это такое, и увидел, что это большая корзина с четырьмя ушками, покрытая парчой. «Этому непременно должна быть причина!» — сказал я про себя и впал в замешательство, не зная, что делать.
И опьянение побудило
И сказала Шахразаде сестра ее Дуньязада: «Как сладостен твой рассказ, и прекрасен, и приятен, и нежен!»
И Шахразада ответила: «Куда этому до того, что я расскажу вам в следующую ночь, если буду жить и царь пощадит меня!..»
И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные речи.
Ночь, дополняющая до двухсот восьмидесяти.
Когда же настала ночь, дополняющая до двухсот восьмидесяти, Шахразада сказала: «Куда этому до того, что расскажу вам теперь, если царь пощадит меня».
«Закончи свой рассказ», — молвил царь. И Шахразада сказала: «С любовью и удовольствием.
Дошло до меня, о счастливый царь, что Исхак Мосульский говорил: «И затем девушка приказала принести кушанья. И их принесли, и она стала брать их и ставить передо мной (а в комнате были разные цветы и диковинные плоды, которые бывают только у царей). А потом она велела подать вино, и выпила кубок, и подала кубок мне, и сказала: «Теперь время для беседы и рассказов».
И я пустился с нею беседовать и говорил: «Дошло до меня, что было то-то и то-то, и говорил некий человек тото…» — и рассказал ей множество хороших рассказов. И женщина развеселилась от этого и сказала: «Поистине, я дивлюсь, как это человек из купцов помнит такие рассказы. Это ведь из бесед с царями». — «У меня был сосед, который беседовал с царями и был их сотрапезником, — отвечал я, — и когда он бывал не занят, я заходил к нему в дом, и он нередко мне рассказывал то, что ты слышала». — «Клянусь жизнью, ты хорошо запомнил!» — воскликнула девушка. И затем мы стали беседовать, и всякий раз, как я замолкал, начинала она, пока мы не провели так большую часть ночи, и пары алоэ благоухали.
И я был в таком состоянии, что если бы аль-Мамун мог его себе представить, он бы, наверное, взлетел, стремясь к нему. «Поистине, ты из самых тонких и остроумных людей, так как обладаешь редким вежеством, — сказала девушка. — Но теперь остается только одна вещь». — «Что же это?»
Спросил я. И она молвила: «Бустби ты умел петь стихи под лютню!» — «Я предавался этому занятию в прошлом, но, не добившись удачи, отвернулся от него, хотя в моем сердце был жар, и мне бы хотелось получше исполнить что-нибудь в этой комнате, чтобы эта ночь стала совершенной», — ответил я. И девушка сказала: «Ты как будто намекнул, чтобы принесли лютню?» — «Тебе решать, ты милостива, и это будет от тебя добром», — молвил я.
И девушка велела принести лютню, и спела таким голосом, равного которому по красоте я не слыхивал, с хорошим уменьем, отличным искусством в игре и превосходным совершенством. «Знаешь ли ты, чья это песня, и Знаешь ли ты, чьи стихи?» — спросила девушка. «Нет», — отвечал я. И она сказала: «Стихи такого-то, а напев — Исхака». — «А разве Исхак — я выкуп за тебя! — так искусен?» — спросил я. «Ах, ах! — воскликнула девушка. — Исхак выделяется в этом деле!» — «Слава Аллаху, который даровал этому человеку то, чего не даровал никому!» — молвил я. И девушка сказала: «А что бы было, если бы ты услышал эту песню от него!»
И мы продолжали проводить так время, а когда показалась заря, подошла к девушке старуха — будто бы из ее нянек — и сказала: «Время пришло!» И при этих словах девушка поднялась и молвила: «Скрывай то, что с нами было, так как собрания охраняются скромностью…»
И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные речи.
Двести восемьдесят первая ночь.
Когда же настала двести восемьдесят первая ночь, она сказала: «Дошло до меня, о счастливый царь, что девушка сказала: «Скрывай то, что с вами было, так как собрания охраняются скромностью!» И я воскликнул:
«Пусть буду я за тебя выкупом!» — «Мне не нужно наставлений!»
И потом я простился с девушкой, и она послала невольницу, которая шла передо мной до ворот дома и открыла мне, и я вышел и направился домой. И я сотворил утреннюю молитву и поспал, и ко мне пришел посланный от аль-Мамуна, и я пошел к нему и оставался весь день у него. Когда же пришло время вечера, я стад думать о том, что было со мной накануне — а это дело, от которого удержится только глупый, — и вышел, и пришел к корзине, и сел в нее, и меня подняли в то место, где я был накануне. «Ты стал прилежен», — сказала девушка. И я воскликнул: «Я думаю, что был лишь небрежен!»
И затем мы принялись разговаривать, как делали в прошлую ночь, и беседовали и говорили стихи и рассказывали диковинные истории — она мне, а я ей — до самой зари. А потом я ушел домой и совершил утреннюю молитву и поспал, и ко мне пришел посланный от аль-Мамуна, и я отправился к нему и оставался весь день у него. И когда наступило время вечера, повелитель правоверных сказал мне: «Заклинаю тебя, посиди, пока я схожу по делу и приду». И когда халиф ушел и скрылся, беспокойство поднялось во мне, и я вспомнил о том, что со мною было, и ничтожным показалось мне то, что достанется мне от повелителя правоверных. И я вскочил, чтобы уйти, и вышел бегом, и пришел к корзине, и сел в нее, и ее подняли со мною в комнату, и девушка сказала мне: «Может быть, ты наш друг?» И я воскликнул: «Да, клянусь Аллахом!» — «Ты сделал наш дом постоянным местопребыванием?» — спросила она. И я ответил: «Пусть буду я за тебя выкупом! Право на гостеприимство длится три дня, а если я вернусь после этого, моя кровь будет вам дозволена».
И потом мы сидели, как и прежде, а когда время приблизилось, я понял, что аль-Мамун непременно меня спросит и удовлетворится, только узнав всю мою историю. И я сказал девушке: «Я вижу ты из тех, кому нравится пение, а у меня есть двоюродный брат, который красивее меня лицом, почетнее саном и более образован, и он лучше всех созданий Аллаха великого знает Исхака». — «Разве ты блюдолиз?» — спросила девушка. И я молвил: «Ты властна решать в этом деле». А она оказала: «Если твой двоюродный брат таков, как ты его описываешь, знакомство с ним не будет нам неприятно».
А потом пришло время, и я поднялся и ушел и направился домой, но я не дошел еще до дому, как посланные аль-Мамуна ринулись на меня и грубо меня подняли…»
И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные речи.
Двести восемьдесят вторая ночь.
Когда же настала двести восемьдесят вторая ночь, она сказала: «Дошло до меня, о счастливый царь, что Исхак Мосульский говорил: «Но я не дошел еще до дому, как посланные аль-Мамуна ринулись на меня, грубо подняли и повели к нему. И я увидел, что он сидит на скамеечке, разгневанный на меня. «О Исхак, ты выходишь из повиновения?» — молвил он. И я сказал: «Нет, клянусь Аллахом, о повелитель правоверных!» И он спросил: «Какова же твоя история? Расскажи мне правду». — «Хорошо, но только наедине», — отвечал я. И аль-Мамун кивнул тем, кто стоял перед ним, и они отошли в сторону, и тогда я рассказал ему всю историю и сказал: «Я обещал ей, что ты придешь». И аль-Мамун отвечал; «Ты хорошо сделал».
А потом мы провели в наслаждениях весь день, и сердце аль-Мамуна привязалось к той девушке. И нам не верилось, что пришло время, и мы отправились, и я наставлял аль-Мамуна и говорил ему: «Воздерживайся называть меня перед ней по имени — в ее присутствии я твой провожатый».
И мы условились об этом и шли, пока не достигли того места, где была корзина, и нашли там две корзины, и сели в них, и их подняли с нами в уже знакомое место. И девушка подошла и приветствовала нас, и, увидав ее, альМамун впал в замешательство из-за ее красоты и прелести. И девушка принялась рассказывать ему предания и говорить стихи, а затем принесла вино, и мы стали пить, и девушка была приветлива с аль-Мамуном и радовалась ему, и он тоже был с нею приветлив и радовался ей.
Девушка взяла лютню и пропела песню, а потом спросила меня: «И твой двоюродный брат тоже из купцов?» — указав на аль-Мамуна. «Да», — ответил я, и она сказала: «Поистине, вы близки друг к другу по сходству!» И я отвечал ей: «Да!»
А когда аль-Мамун выпил три ритля [317], в него вошли радость и восторг, и он воскликнул и сказал: «О Исхак!» И я ответил ему: «Я здесь, о повелитель правоверных!» — «Спой эту песню!» — сказал аль-Мамун.
И когда девушка узнала, что это халиф, она направилась в одну из комнат и вошла туда. А когда я кончил петь, халиф сказал мне: «Посмотри, кто хозяин этого дома». И какая-то старуха поспешила ответить и молвила: «Он принадлежит аль-Хасану ибн Сахлю» [318]. — «Ко мне его!» — воскликнул халиф, и старуха на минуту скрылась, и вдруг явился аль-Хасан. И аль-Мамун спросил его: «Есть у тебя дочь?» — «Да, ее зовут Хадиджа», — отвечал аль-Хасан. «Она замужем?» — спросил аль-Мамун, и аль-Хасан ответил: «Нет, клянусь Аллахом!» И аль-Мамун сказал: «Тогда я сватаю ее у тебя».
«Она твоя невольница, и власть над нею принадлежит тебе, о повелитель правоверных», — ответил аль-Хасан. И халиф молвил: «Я женюсь на ней за приданое в тридцать тысяч динаров наличными деньгами, которые отнесут к тебе сегодня под утро, И, когда ты получишь деньги, доставь нам твою дочь к вечеру». И ибн Сахль отвечал: «Слушаю и повинуюсь!»
И потом мы вышли, и халиф сказал мне: «О Исхак, не рассказывай никому эту историю!» И я скрывал ее, пока аль-Мамун не умер. И ни над кем не соединилось столько, сколько соединилось надо мной в эти четыре дня, — я сидел с аль-Мамуном днем и сидел с Хадиджей ночью, и, клянусь Аллахом, я не видел среди мужей человека, подобного аль-Мамуну, и не знавал среди женщин девушки, подобной Хадидже, — нет, даже близкой к Хадидже по сообразительности, разуму и речам, а Аллах знает лучше!»
(1 оценок, среднее: 5,00 из 5)Маленький Лесовод