Какое утро, ширь какая!
Дымки далеких деревень…
Кругом все искрится, сверкает,
Встречая первый вешний день.
Синеет небо, солнце светит,
Снега лучами сожжены.
Нет дня счастливее на свете,
Чем день рождения весны!
Именно вот в такое яркое предвесеннее утро я открыл примерзшую за ночь дверь и вышел на деревянное крылечко.
Дом, где мы с моим сыном остановились на ночлег, находился в конце деревни. Он весь, до самых окон, был завален снегом, покрытым блестящей ледяной коркой.
Вчера днем начало таять, но к вечеру
Мартовский крепкий мороз еще не отпустил. Даже вода на крыльце, в бадейке, застыла, а сама бадья от инея сделалась белой и мохнатой.
Я сел на лавочку и огляделся. Кругом снег, все бело, как будто совсем по-зимнему. Но это уже не зима, это самое начало весны, ее первое, еще робкое пробуждение.
Напротив нашего дома росли старые, корявые ветлы. На их сучьях виднелось много грачиных гнезд. Всю зиму они пустовали. А вот теперь возле гнезд чинно сидели парочками большие черные птицы. В это утро, пока еще крепко морозило, грачи
Я с радостью глядел на этих красивых иссиня-черных птиц, первых вестников наступающей весны. Но долго глядеть на них было некогда. Вот уже мой сын Ваня, собрав все наши доспехи для зимней рыбалки, вооружившись пешней и рюкзаком, сбега́ет с крыльца на дорожку. Я следую за ним.
Наш путь лежит через лес к широкому заливу Волги. Ваня спешит: ему не терпится поскорее прорубить лунку во льду, опустить туда удочку и попытать счастья.
Я, наоборот, совсем не спешу. Мне нравится куда больше самой рыбалки брести по узкой лесной тропинке среди заснеженных деревьев и кустов. Брести, наблюдая за тем, как наступает тихое предвесеннее утро.
Ваня давно уже убежал вперед. Я остался один на один с лесом, с утром, с самим собою. Иду, останавливаясь на каждой полянке, рассматриваю следы зверьков на снегу, слушаю звонкую трескотню дятлов. Дятлы выбивают барабанную дробь — это один из первых признаков наступления весны.
Но мне хочется не только слышать, но и поглядеть, как трудится лесной барабанщик. Вот впереди нелепо торчит сухое обломанное дерево. На него уселся дятел. Я осторожно подкрадываюсь поближе. Дятел меня не видит. Он деловито передвигается вверх по стволу, потом устраивается поудобнее. Устроился, теперь все готово, можно и начинать. Дятел откидывает назад голову и с поразительной быстротой начинает ударять — барабанить клювом по дереву: тррррррррр! — далеко разносится громкий треск, похожий на протяжный скрип сухого дерева.
Я смотрю на крылатого барабанщика, смотрю и удивляюсь: голова у него так быстро мотается взад и вперед, что мне даже страшно — как бы она не оторвалась от шеи. Но дятлу, по-видимому, хоть бы что. Он сыплет одну дробь за другой. Вот уж настоящий, природный артист!
Иду дальше. Гляжу — на сучке осины уселась и поет серенькая овсянка. «Зинь-зинь-зинь-зиииииииии…» — старательно выводит она свою мелодичную песенку.
И непоседы синицы тоже не отстают от нее. Где-то в лесу так и куют стеклянными молоточками: «Чи-чи-ку, чи-чи-ку…»
Барабанная дробь дятла, пенье синицы, овсянки, и легкий звон падающих с деревьев сосулек, и тихий шелест ветра в голых вершинах, все это — первые звуки весеннего утра в лесу. Это первая песня самой весны, еще робкая, неуверенная, но зато самая светлая, самая радостная.
Вот потому-то я и не спешу в залив на рыбалку, потому-то мне и хочется подольше побыть одному в лесу, послушать его первые робкие песни, его первый радостный разговор с весною.
Наконец лес обрывается, впереди — просвет. Тропка выводит к широкому волжскому заливу. Здесь уже не слыхать голосов птиц — полная тишина. Но зато здесь настоящий праздник красок и света.
Передо мной — заснеженная ровная гладь, а дальше четко виднеется кромка леса. Тут, на лесной опушке, у меня обычная передышка. Я сажусь на пенек и смотрю вдаль, на залив. Сейчас, в утреннем свете, снег совсем не кажется белым, на солнце он искристый, розоватый, а в тени — голубой. И лес на том берегу тоже все время меняет окраску. Недавно еще, когда на него не светило солнце, он был пепельно-сизый и вдруг сразу порозовел, весь будто затеплился, засветился. Заснеженный лес надел свою самую лучшую праздничную одежду. Да разве можно пропустить этот счастливый миг.
Но вот солнце всплывает все выше, гасит теплый розовый свет на земле. Теперь и снежная даль залива, и берег, и лес на нем становятся белыми, серебристыми. Такими и будут они весь день, не изменятся до тех пор, пока солнце вновь не опустится к горизонту и, прощаясь на ночь с землей, не нарядит ее в розовые и голубые одежды.
Но до этого еще далеко, впереди еще длинный мартовский день, который я проведу на льду на рыбалке.
Теперь скорее туда, в залив, скорей бы разыскать Ваню. Во мне пробуждается страсть рыбака и нетерпеливое любопытство: что-то Ваня поймал без меня? Как было бы хорошо, если бы его ловля оказалась удачной. Нечего таить греха — его удаче я радуюсь куда больше, чем своей.
Зорко осматриваю белую гладь залива. Вдали, у противоположного берега, под самым лесом замечаю черную точку. Это мой сын. Далеконько забрался! Но делать нечего, придется идти туда.
Наконец подхожу. Еще издали вижу — около Вани на снегу что-то темнеет — конечно рыба. Ого, сколько натаскал!
Увидя меня, Ваня улыбается:
— Скорей иди сюда. Я тебе уже лунку прорубил. Здорово клюет.
Сажусь возле готовой лунки и беру удочку.
Мы с сыном ловим на мормышку. Мормышка — это крохотный свинцовый грузик, в который впаян крючок. Мормышка прикрепляется к концу тонкой лески, на крючок насаживается приманка — мотыль. Приманка надета. Мормышка исчезает в воде. Она увлекает за собою вниз и туго натягивает леску. Теперь надо слегка покачивать конец удилища. При этом где-то там в глубине, у самого дна, мормышка будет также слегка покачиваться и своими движениями поддразнивать проплывающую мимо рыбу.
Но вот цель достигнута: рыба заметила приманку, схватила ее, пора подсекать и тащить добычу. Обо всем этом рыбаку даст знать очень тоненький приставной кончик удилища — сторожок. К нему-то и прикреплена леска.
Рыба только слегка коснулась приманки, а сторожок уже закивал — значит, ловец будь начеку. Еще секунда, сторожок клонится вниз — пора тащить. Легкая подсечка, и рука чувствует на леске что-то тяжелое, живое. Оно упирается, с трудом подвигается к поверхности. Осторожнее, торопиться никак нельзя. Надо помнить, что ловишь на очень тонкую леску, рыба может легко ее оборвать. Но если тащить умело, не торопясь, — успех почти всегда обеспечен.
Мы с Ваней в этом деле не новички. То он, то я, сделав подсечку, начинаем осторожно выбирать леску. Вот в лунке показалось что-то темное, живое. Еще немного усилий — и крупный полосатый окунь уже ворочается на снегу.
Как он красив, только что вынутый из воды, еще весь мокрый, блестящий! Спина горбатая, темно-зеленая, почти черная, по бокам тоже темные полосы, а плавники ярко-оранжевые, как лепестки какого-то цветка. Глаз не хочется отвести от такого красавца.
Гляжу, любуюсь, но краем глаза все время слежу за сыном. Вот и он тоже подсек, потащил, осторожно выволакивает из лунки на снег такого же полосатого красавца.
Нет, этот, пожалуй, крупнее, граммов на триста, а то и больше потянет.
Так ловим мы до полудня. Иногда рыба перестает клевать, тогда сын прорубает где-нибудь неподалеку новые лунки, мы садимся к ним, а старым «даем отдохнуть». Пусть возле них рыба снова накопится.
Хорошо посидеть вот в такой солнечный предвесенний денек на льду. Снег и лед так блестят, что больно глазам, приходится надевать темные очки. Даже жарко. Я снимаю шубу, сижу в одном пиджаке. Но солнце и тут донимает.
— Папа, можно я рубашку сниму, позагораю немножко? — спрашивает Ваня.
Я соглашаюсь, и он тут же раздевается до пояса.
Забавно глядеть на него. Кругом ослепительно ярко блестит свежий, незатоптанный снег, и на его фоне живописно выделяется склоненная над лункой фигура — голая до пояса, но зато в стеганых ватных брюках и в огромных валенках с калошами. В таком фантастическом полукостюме может очутиться только рыбак.
Мы продолжаем ловить. Днем окуни клюют хуже, чем с утра, и попадается только мелочь. Очевидно, крупная рыба в эти часы отдыхает где-нибудь на дне, в подводных корягах.
Но вдруг Ваня, сделав подсечку, начинает тащить особенно осторожно.
— Папа, папа, что-то здоровое попало! — говорит он, задыхаясь от волнения. — Наверное, оборвет.
Я бросаю на снег свою удочку и слежу за борьбой Вани с невидимой добычей. Как же ему помочь? Кажется, сам бы залез под лед, да нельзя.
— Осторожней, не торопись, пожалуйста, не торопись! — почему-то шепотом говорю я. — Ну, оборвется, уйдет, наплевать. Подумаешь, какое несчастье!
Этим я хочу смягчить огорчение сына, если рыба действительно оборвет леску и уйдет. Да разве можно утешить какими-нибудь словами настоящего, заядлого рыбака, если он упустил крупную рыбу. Я по себе знаю — в эти минуты переживаешь такое горе, такое отчаяние, в пору хоть самому броситься в омут, вслед за ушедшей добычей.
Но, пожалуй, еще мучительнее находиться рядом с товарищем, когда он вот-вот упустит рыбу. Просто невозможно видеть все это и сознавать, что ты ничем не в силах помочь.
У меня от волнения даже во рту пересохло, даже кровь к вискам прилила, так и стучит, как молотками.
Кажется, прошла целая вечность.
И вдруг!.. Никогда не забуду я этого «вдруг» — из лунки показывается тупорылая рыбья морда. Показалась и как бы застыла на месте от удивления. В тот же миг Ваня, отшвырнув в сторону удилище, коршуном бросается прямо на лед.
— Вот он, теперь не уйдешь! — радостно кричит Ваня. — Теперь попался, иди-ка сюда.
С этими словами он привстает на колени и с торжеством поднимает вверх крупного золотистого леща.
Тяжелая рыба всем своим плоским округлым телом как-то вяло, безжизненно обвисла вниз. Но вот лещ будто ожил, он шевельнул хвостом, трепыхнулся да так и засверкал на солнце крупной золотистой чешуей.
Ваня бережно кладет его на снег к ранее пойманным окуням. И какие они рядом с этим гигантом стали вдруг маленькие, невзрачные. Ваня торжествует победу. Весь сияя от счастья, он говорит мне:
— Ну как, красив?! Хорошо, что я лунку пошире вырубил, будто знал, что такой попадется, в узкую он бы и не пролез.
— Да, это удача! — радуясь не меньше Вани, отвечаю я. — После такого великана эту мелюзгу и ловить не хочется.
И действительно, пойманный лещ как-то сразу охладил наше рвение к ловле окуней. Правда, появилась надежда, что, может, и еще такой великан попадется, но вместо него на крючок бойко шли один за другим мелкие окуньки. Мы решили сделать перерыв, отдохнуть и закусить.
Тот, кому не приходилось целый день просидеть на весеннем солнце, на ветерке, и пережить все волнения заядлого рыболова, тот даже не представляет, как бывает вкусен слегка подмерзший черный хлеб с колбасой или с сыром. А если к этому еще душистый теплый чай из термоса, то это уже верх блаженства.
После обеда мы перешли на прежние, утренние, лунки. Окуни клевали и там хорошо, но ничего крупного не попадалось. Мелочь ловить надоело. Мы собрали рыбу в рюкзак и отправились бродить по водоему, искать добычу покрупнее.
Ваня пробовал пробивать лунки и у берега, и на глубине — всюду было одно и то же, попадались только мелкие окуни и ерши.
Наконец солнце скрылось за горизонтом, начало быстро темнеть. Ну, пора и домой. Мы не торопясь тронулись в обратный путь. Я предложил сыну идти вперед, не дожидаясь меня.
— Попросишь пока разогреть ужин, самовар поставить, а тем временем и я подойду.
Ваня легко вскинул на спину тяжелый мешок с рыбой, взял пешню и зашагал вперед. Вот он уже перешел залив и скрылся в лесу.
Рыбалка закончена. Я опять один, один среди лиловых вечерних сумерек, среди этой торжественной тишины уходящего предвесеннего дня. Не спеша подхожу к лесу, сажусь на свой пенек. Как спокойно, как отрадно у меня на душе. Вспоминаются отдельные эпизоды сегодняшней ловли и, конечно, самый интересный — эпизод с лещом. «Хорошо, что он не ушел, а то бы все дело испортил». Потом мысли уходят куда-то вдаль, в даль прошлых лет. Вспоминаются другие весны, солнечные мартовские дни, проведенные далеко-далеко отсюда. В памяти встают бескрайние просторы степей, полей, лесов, которые я исходил, изъездил за долгие годы жизни.
Уже совсем стемнело. Небо усыпано звездами. Передо мною снова широкий залив и лес на другом берегу. Но утром, когда всходило солнце, лес казался прозрачным и розовым, а теперь он густо-синий. И вдруг, совсем неожиданно, он начинает почему-то светлеть; светлеет, серебрится все заметнее, все сильнее. Я оглядываюсь — из-за деревьев медленно поднимается круглая голубая луна. Ночь светлеет прямо на глазах.
Легко и весело пройти теперь до самой деревни по этому посветлевшему голубому лесу. Я иду и вдруг замечаю, что совсем не морозит.
Снег, звезды, луна, а мороза нет. Да ведь это уже начало весны. Наверное, завтра, как только поднимется солнце повыше, разогреет к полудню, так снег с полей и потечет. И грачи загомонят у гнезд на старых ракитах.
Лунная мартовская ночь без мороза, первая весенняя ночь. И как хорошо все кругом: и мягкий, совсем не хрустящий снег, и узенькая тропинка, ведущая из хмурого леса на простор голубых лунных полей, и протяжный гудок далекого паровоза… А главное, так хорошо от сознания, что завтра свершится величайшее чудо в природе, то самое чудо, ради которого все живое: и звери, и птицы, и крохотные букашки — терпит лютый холод и голод зимы, — то самое чудо, ради которого стоит все перетерпеть и жить.
(1 оценок, среднее: 5,00 из 5)Картинки К Бурятской Сказки "Шапка-невидимка"