Странное существо, этот ниссе — у него всего по четыре пальца на каждой руке, так как не хватает большого. С ниссе лучше дружить, потому что своими восемью коротенькими пальчиками он схватил как-то одного силача и избил его так, что тот остался калекой на всю жизнь. А вообще-то ниссе не так и плох, если только, конечно, давать ему его законную кашу.
И каша с маслом не такая уж большая плата за все то, что он делает. Ниссе ухаживает за коровами и за лошадьми, крадет сено и зерно с соседских хуторов, словом, старается для своего хозяина как может.
А иной раз дергает на дворе кота за хвост или дразнит собаку. Или прикинется комочком пыли и лежит тихонько. Если же кто, проходя мимо, подберет этот комочек, раз — и выпрыгнет ниссе прямо у него из рук, а потом встанет в своем настоящем облике — маленький, коренастенький — и расхохочется. Лучше всего ниссе в сарае, где он шуршит, возясь в сене, или на заросшем паутиной пыльном чердаке среди сундуков и рухляди. И чем больше
Не так уж и приятно лежать ночью и слушать, как забавляется ниссе. Иногда он катается клубочком, потом начинает пищать и фыркать — и вдруг грохот: упало на пол жестяное ведро, опрокинулись пустые кувшины и бутылки, а вокруг что-то шуршит, будто семенят сотни крысиных лапок. Внезапно все затихает. И так может продолжаться всю ночь. Неудивительно, что хозяину неохота вставать и в одной рубашке плестись проверять чердак.
О том, как ниссе подшучивает над припозднившимися женихами, может рассказать Улавес Ленэс, сын Берты Сутры. Добряк, каких свет не видывал, добрее всех, кто когда-либо ходил по нашей земле в башмаках, вернее в сапогах, — ведь был он моряком. Если уж он сердился, то мог стукнуть кулаком, чтобы доказать свою правоту, — что ж он, не человек, что ли. Но делал это не так, как другие: кулаком по столу. Улавес был не в пример тактичен: занеся кулак, он бросал хмурый взгляд на стол, а потом садился на корточки и ударял по полу так, что аж звенело.
Посватавшись к Улаве, повадился он навещать ее поздним вечером. И вот однажды дождался он, пока народ улегся и все стихло. Улавесу надо было пройти через прачечную — глупо и стыдно разбудить кого-нибудь в столь поздний час, — поэтому он снял с себя сапоги и поставил их за ведро, полное рыбьих отходов и другого мелкого мусора. А потом отправился к своей возлюбленной в одних носках. Когда же он вернулся, сапог на месте не оказалось. Он точно знал, что поставил их за мусорное ведро, — но они пропали бесследно.
«Что за черт!» — подумал Улавес. На ощупь попытался он отыскать сапоги в темноте и чуть не споткнулся о них. И тут отчетливо услышал, как кто-то фыркнул и захихикал в углу. «Хорошо, что я их нашел», — подумал он. Но сапоги были как-то странно тяжелы, будто свинец. А когда он присмотрелся, то увидел, что они до отказа набиты мусором из ведра. Улавес так разозлился, что швырнул сапоги об стену, и из них разлетелись во все стороны рыбьи молоки и обрывки рыболовных сетей. Вот ниссе была потеха! Его так разобрало, что он чуть не лопнул со смеху.
И еще известен случай о проказах ниссе. Произошло это в одном из тех старых белых деревянных особняков с высоким парадным подъездом, что надменно и независимо возвышаются среди соседских домов. Хозяин — органист, сухой старый хрыч. Под носом у него было черно от нюхательного табака. Из-за длинного выдающегося подбородка нижняя часть лица его точь-в-точь походила на молочник. Я никогда не видел этого лица без улыбки, но улыбался он так высокомерно-снисходительно, что меня это всегда раздражало, и я первым спешил откланяться. Сестра его, следившая за домом, была старой девой. На шее она носила шнурок с серебряным сердечком, которое все время открывала и нюхала. Ей-то и пришлось иметь дело с ниссе.
На кашу для ниссе в этом доме скупились, и потому в отместку он шалил изо всех сил. По ночам он так шумел, что нигде нельзя было найти покоя. На кухне с полок летели тарелки и миски, из плиты валил дым и искры сыпались — приходилось открывать и окна, и двери. Ниссе обстреливал стекла бумажными шариками, и они трескались то здесь, то там. Хуже всего было зимой: ниссе открывал чердачные окна, и снегу наносило целые сугробы. Пусть ниссе у органиста с едой было туго, зато веселья хоть отбавляй!
Однажды вечером соседи видели, как ниссе выплясывает на лестнице с серой кошкой органистовой сестры. Кошка шипела и изворачивалась хуже грешника на раскаленной сковородке, ведь ниссе держал ее за передние лапы и крутил вокруг себя, напевая:
Мы с тобой да старуха наша,
Мы с тобой да старуха наша
Грыземся, как звери, за остатки каши!
Да уж, старая дева с серебряным сердечком на шее многое могла порассказать о ниссе, если б захотела. Только ее брат-аристократ лишь снисходительно улыбался, если об этом заходила речь, и цедил из своего молочника: «Ах, моя сестра и эти ее истории о ниссе!.. Да она просто дурочка».
(1 оценок, среднее: 5,00 из 5)Сплю У Моря Писахов