Я путешествовал по Кавказу, знакомился с его природой, с его разнообразным миром растений и животных.
От маленькой железнодорожной станции Коджах я прошел вверх по долине реки Белой в глубину горных отрогов Кавказского хребта и добрался до поселка Гузерипль.
На самом берегу быстрой реки у подножия гор приютилось несколько красивых домиков – это управление северной части Кавказского заповедника. Здесь я и решил прожить недельку-другую, чтобы побродить в окрестностях по заповедным лесам. В этих лесах водится много интересных и ценных
Но как же увидеть их среди дремучих зарослей, в особенности теперь, когда лес еще не сбросил листву? Кто поможет мне разыскать осторожную куницу или выпугнет из непролазной чащи редкую птицу – горного тетерева? Несколько раз я отправлялся бродить по окрестным горным лесам, знакомился с их чудесной растительностью, но, увы, из животного мира мне почти никого не удавалось увидать. Одни только крикливые сойки всюду попадались на глаза, да изредка слышалась в лесу громкая стукотня хлопотливого дятла.
“Неужели же мне так и не удастся понаблюдать
Однажды после трудного путешествия по заповеднику я проснулся утром довольно рано. Солнце еще не поднялось из-за гор, и под ними, цепляясь за верхушки леса, плыли сизые клочья тумана. Но небо было ясным, безоблачным, обещало погожий день.
У крыльца, в палисаднике, цвело много цветов. Тут же на поляне стояло несколько ульев. Я смотрел, как из них вылезали первые пчелы. Они расправляли крылышки после ночи и потом быстро летели куда-то вдаль. А некоторые подлетали к ближайшим цветам и забирались в их чашечки, еще влажные от ночной росы.
Все кругом меня дышало теплом. Деревья возле дома только слегка начинали желтеть, будто в июле от сильной жары. Но стоило мне взглянуть вдаль на горы, и сразу становилось понятно, что это не лето, а осень. Внизу, у подножия гор, лес тоже был сочно-зеленым, зато чем выше, тем больше в нем появлялось желтых и красных пятен, и наконец у самой вершины он уже весь сплошь был ярко-желтым, оранжевым. Одни сосны да пихты темнели густой зеленой щеткой. И за них цеплялись плывущие вверх клочья тумана.
Я так засмотрелся на эти горы, что даже вздрогнул, когда кто-то слегка толкнул меня в бок. Я обернулся. Возле меня на крыльце сидела собака, по виду помесь легавой с дворняжкой. Она виновато глядела мне прямо в глаза, слегка приседала на передние лапы и часто-часто стучала обрубком хвоста по доскам крыльца. Я погладил ее, и она, вся задрожав от радости, припала ко мне и лизнула руку влажным розовым языком.
– Ишь, без хозяина скучает, – сказал, останавливаясь у крыльца, старичок рабочий.
– А где же ее хозяин?
– Рассчитался и уехал домой, в Хамышки. А она, видно, отстала. Вот и не знает, куда голову приклонить.
– А как ее звать?
– Альмой зовут, – ответил старик, направляясь к сараю.
Я вынес хлеба и покормил Альму. Она, видно, была очень голодна, но брала хлеб аккуратно и, взяв кусочек, убегала в ближайший куст сирени. Съест и опять вернется. А сама так и глядит в глаза, будто хочет сказать: “Покорми, мол, еще – очень есть хочется”. Наконец она наелась и с наслаждением улеглась на солнышке у моих ног. С этого дня у нас с Альмой завязалась крепкая дружба. Бедняга, очевидно, признала во мне нового хозяина и ни на шаг не отходила от меня.
– Умный пес, ученый, – хвалили Альму в поселке. – По зверю и по птице может работать. Хозяин-охотник всему ее обучил.
Как-то раз мы с наблюдателем заповедника, Альбертом, решили подняться в горы. Альма, видя, что мы куда-то собираемся, взволнованно вертелась под ногами.
– Взять ее или не надо? – спросил я.
– Конечно, возьмем, – ответил Альберт. – Она скорее нас кого-нибудь из зверей или птиц разыщет.
Наши сборы были недолги. Захватили с собой бинокль, немного еды и двинулись в путь. Альма весело бежала впереди, но далеко в лес не уходила.
Сразу же за поселком начался подъем. Зная, что я совсем не мастер лазать по горам, Альберт шел еле-еле, и все же мне казалось, что он бежит. Наконец, видимо не будучи в силах плестись так же, как я, мой спутник уселся на камне.- Вы идите вперед, – сказал он, – а я покурю и вас догоню.
Так своеобразно проходил наш подъем. Я еле-еле плелся вверх, а Альберт курил, сидя на камне или на пне. Когда я уходил от него метров на сто, на двести, он поднимался и в несколько минут догонял меня. Догонит и опять усядется покурить. Когда мы поднялись на первый перевал, Альберт показал мне пустую папиросную коробку.
– Вот видите, – улыбаясь, сказал он, – целую пачку из-за вас выкурил.
Наконец мы вошли в сплошной пихтовый лес. Тут было тихо и сумрачно, только попискивали где-то в вершинах синицы.
Неожиданно громкий лай заставил меня приостановиться.
– Это Альма кого-то нашла, – сказал Альберт, – идемте посмотрим.
Мы прошли метров двадцать и увидели собаку. Она стояла под высокой пихтой и лаяла, глядя вверх.
– Белка, белка вон на сучке сидит, – показал Альберт.
Действительно, на нижнем сучке метрах в пяти от земли сидел серый пушистый зверек и, нервно вздрагивая хвостом, сердито цокал на собаку: “Цок-цок-цок!”
Альберт подошел к дереву и легонько стукнул по нему рукой. В один миг белка стрелой взлетела вверх по стволу и скрылась в густой кроне ветвей. Но я уже успел хорошо ее разглядеть в бинокль: шкурка у нее была совсем серая, а не рыжеватая, как у наших подмосковных белок. Я с большим интересом рассмотрел зверька. Ведь раньше на Кавказе водилась только кавказская белка – поменьше нашей белки, с очень скверной рыжевато-серой шкуркой. Кавказскую белку местные охотники не добывали на пушнину. Но в последние годы на Кавказ и в Тиберду были завезены и выпущены алтайские белки с прекрасным дымчато-серым мехом. Эти зверьки поразительно быстро размножились в новых местах и расселились по кавказским лесам далеко за пределы Тиберды. Теперь их сколько угодно не только в северной части кавказских лесов, но также и в южной. И местные охотники могут уже начать беличий промысел.
Отозвав от дерева Альму, мы отправились дальше. Не прошло и получаса, как она подлаяла вторую, а потом третью, четвертую белку. Однако нам не приходилось сворачивать с тропы, чтобы отзывать собаку. Достаточно было свистнуть несколько раз, как она сама возвращалась.
Но вот Альма снова залилась в лесу громким лаем.
Мы посвистели – нет, не подходит. Альберт прислушался.
– Что-то уж больно азартно лает, – сказал он. – Похоже, не на белку; может, куницу нашла?
Нечего делать. Пришлось опять свернуть с тропы и пробираться через густые заросли рододендрона. Наконец выбрались на полянку. Посередине стояла столетняя пихта. Альма металась под деревом, вся ощетинилась, захлебываясь от злости.
Мы подошли к самому дереву и начали осматривать сучья и ветки. Почти у самой вершины в развилке между двумя толстыми суками я заметил что-то серовато-бурое: не то гнездо, не то какой-то нарост на дереве. Концы ветвей склонялись вниз и мешали рассмотреть, что это такое. Я вынул из сумки бинокль, взглянул вверх и поспешно передал бинокль Альберту.
Он тоже навел его на темный предмет, видневшийся на вершине дерева, но тут же отдал мне бинокль обратно, огляделся по сторонам и снял с плеча карабин. В бинокль можно было легко разглядеть притаившегося между суками небольшого медвежонка. Он сидел, обхватив передними лапами ствол дерева, и внимательно смотрел вниз на собаку.
– Идемте-ка лучше отсюда, – сказал Альберт, поймав Альму и взяв ее на поводок, – а то как бы сама не пожаловала.
– А разве это нам не поможет? – указал я на карабин.
– В крайнем случае, конечно, поможет, – ответил Альберт, – только ведь в заповеднике бить зверя не полагается. Да и этот малыш, на кого он тогда останется? Еще дитя малое, ишь как притулился.
Когда мы отошли подальше от поляны, с вершины пихты раздался громкий призывный крик, похожий на детский плач, – медвежонок звал свою мать.
– Не кричи, потерпи малость, сейчас заявится, – улыбнулся Альберт.
И действительно, вдали уже слышалось тревожное ворчание и хруст валежника под ногами тяжелого зверя.
Мы поспешили удалиться, чтобы не помешать этой трогательной, но малоприятной для посторонних встрече.
Чем выше мы поднимались по склону, тем чаще на полянах и по ложбинам среди пихт попадались участки высокогорного клена. Наконец мы выбрались в субальпику – на границу леса и альпийских лугов. Здесь пихты и клены встречались все реже и реже, их сменило высокогорное березовое криволесье. На полянах густо разросся рододендрон. С тропы невозможно было свернуть. Неожиданно Альма повела носом, но не кинулась со всех ног, как за белкой. Наоборот, вся вытянувшись, она стала осторожно красться среди ползущих по земле гибких стеблей. С трудом пробираясь сквозь заросли, мы следовали за собакой. Было интересно узнать: кого же она почуяла и почему не бежит, а так осторожно крадется?
Альберт на всякий случай снял с плеча карабин. “Уж не медведь ли? Здесь, в зарослях рододендрона, ему очень легко затаиться”. Но вряд ли собака станет его так странно, по-кошачьи, выслеживать.
Вдруг Альма остановилась как вкопанная среди густых, непролазных зарослей. Сомнений не было – собака стояла на стойке.
Я скомандовал: “Вперед!”
Альма рванулась, и из-под кустов с треском взлетел горный тетерев. На лету он был очень похож на нашего обыкновенного косача, только как будто немного поменьше. Тетерев полетел низко, над самыми зарослями, и скрылся в березняке. Альма все так же стояла на стойке. Потом она обернулась к нам, будто спрашивая: “Почему же вы не стреляли?”
– Нельзя стрелять, – погладив собаку, сказал я. – Ведь мы в заповеднике.
Но Альма, конечно, не могла понять моих слов. В этот день она находила нам то белок, то медвежонка, а мы все отзывали ее. Видимо, это было не то, чего мы искали. Наконец она нашла такую дичь, за которой нельзя гнаться по следу с лаем, а нужно осторожно подкрасться к ней. И Альма подкралась. По команде “Вперед!” она выпугнула дичь и снова осталась на месте. Она сделала все, как ее учил старый хозяин, но новый хозяин почему-то и тут не выстрелил. Альма явно недоумевала, что же теперь от нее хотят.
А мы тоже не могли объяснить ей, что нам ничего убивать не надо. Нужно только видеть – какие звери и птицы населяют этот заповедный лес. И Альма прекрасно помогла нам. Мы с Альбертом остались очень довольны. Однако охотничья страсть нашей четвероногой помощницы была совсем не удовлетворена, и на обратном пути Альма уже почти не искала ни зверя, ни птицы. Ведь все равно мы ни в кого не стреляли. Собака уныло плелась позади нас до самого дома.
Это путешествие в горы оказалось для меня очень трудным, и я без сил опустился на крылечко. Альма села рядом и грустными внимательными глазами смотрела на меня. Казалось, она хотела угадать, что же мне все-таки от нее нужно. Наконец она нерешительно встала, посмотрела на дверь. Я открыл ее.
Альма побежала в комнату и через секунду вернулась назад. В зубах она держала мою тапочку.
“Может, тебе это нужно?” – казалось, спрашивала она.
– Вот так умница! – обрадовался я, снимая тяжелый горный ботинок и надевая легкую тапку.
Альма со всех ног бросилась в комнату и принесла мне вторую. Я погладил и поласкал собаку.
“Так вот какая дичь нужна ему”, – видно, решила она и стала таскать мне из комнаты все подряд: носки, полотенце, рубашку.
– Довольно, довольно! – смеясь, кричал я, но Альма не унималась, пока не перетаскала все, что только смогла достать и принести.
С тех пор она начала прямо изводить меня. Стоило только мне забыть запереть в комнату дверь, и Альма уже тащила оттуда что-нибудь из одежды. Так она старалась угодить мне целый день. А ночью она спала на крыльце, возле моей комнаты, и никого ко мне не впускала.
Но дружбе нашей скоро должен был наступить конец. Я уезжал из Гузерипля в Майкоп, а оттуда – в южный отдел заповедника. Я решил взять Альму с собой и, проезжая через Хамышки, отдать ее хозяину.
Наконец мы тронулись в путь. Дорога была отвратительная. Я положил вещи на подводу, а сам шел впереди пешком. Альма весело бегала возле дороги.
Но вот в долине показались и Хамышки.
“Как-то встретит Альма своего старого хозяина?” – невольно думал я с ревнивым чувством.
На краю поселка белеет домик, где он живет. Мы подъехали. Сам хозяин возился тут же с повозкой. Заслышав стук колес, он обернулся и увидел собаку.
– Альмушка, откуда ты взялась? – радостно воскликнул он.
Альма на секунду приостановилась и вдруг со всех ног бросилась к хозяину. Она визжала, прыгала ему на грудь, видимо не зная, как и выразить свою радость. Потом, будто что-то припомнив, бросилась к нашей повозке, вскочила на нее, и не успел я опомниться, как Альма схватила в зубы лежавшую на соломе мою шляпу и понесла ее своему хозяину.
– Ах ты, негодница! – рассмеялся я. – Теперь от меня все тащишь. Давай-ка сюда обратно.
Я подошел и наклонился к собаке, чтобы взять у нее свою вещь. Но Альма, положив ее на землю, крепко прижала лапой и, оскалив зубы, сердито на меня зарычала. Я был изумлен.
– Альма, да ты что же, не узнала меня? Альмушка!
Но собака меня, конечно, узнала. Она прилегла к земле, виновато глядела в глаза, виляла своим обрубком хвоста; она как будто просила простить ее, но шляпу все-таки не отдавала.
– Можно, отдай, отдай, – разрешил хозяин.
Тогда Альма весело взвизгнула и охотно разрешила взять мне ее поноску.
Я погладил собаку. Она смотрела на меня так же ласково и дружелюбно. Но я чувствовал, что теперь она нашла своего настоящего хозяина, которому будет повиноваться во всем.
– Умница песик, – сказал я. И мне не было больше обидно, что Альма так легко променяла меня на другого. Ведь тот, другой, вырастил, воспитал, обучил ее, и ему одному она отдала навек всю свою преданность и любовь.
(1 оценок, среднее: 5.00 из 5)Волки Учат Своих Детий